(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Торфяной
Сколько себя помню, в посёлке нашем всегда было весело. Я, Толик, Гриша – втроём мы всегда находили себе приключений на пятую точку. Своровать яблоки у полуслепого Макарыча, рискуя получить зарядом соли; устроить штаб-квартиру, выкопав настоящую землянку и старательно укрыв её травой; на спор зайти в местный “нехороший дом”, где, говорят, жила раньше ведьма Агафья.
Летом мы были предоставлены сами себе – с раннего утра, наспех позавтракав, собирались около дома кого-нибудь из нас и пропадали на улице до позднего вечера. За играми мы часто не ощущали голода – а потому, дедова яичница, которую он наспех стряпал мне на ужин, часто казалась самой вкусной едой на свете.
Мне было десять, когда в наш Отставной прибежал Петрик. Бежавший зек, ближайшая от нас колония находилась в сотнях километрах, весь исхудавший, он стучался в дома и просил ночлега. Звали его Валерой Петровым, деду он клялся, что на зону загремел по незнанке, “вступившись за бабень и нечайно грохнув ханурика”. Всё это я подслушал глубокой ночью, притворяясь что сплю – самому же было страсть как интересно.
Жалко только было ханурика. Я не знал, что это за зверь такой, но мне сразу представлялся косой с длинными ушами. Тем непонятнее было, за что посадили Валеру – как рассказывал дед, в молодости он охотился на косых, и его за это даже хвалили.
Сейчас я понимаю, что ситуация была страшной – посреди ночи дед впускает беглого арестанта, разрешая ему провести ночь в доме. Но всё же, дед знал на что шёл – да и, думаю, окажись Валера каким-то маньяком, тот не пустил бы его дальше порога.
– Отец, – слышал я хриплый голос с кухни. – Не гони только, ментам не сдавай, молю. Я могу вам по работе помочь, отец.
– Добро, – монотонным голосом отвечал ему дед. – Посмотрим, что можешь. Если по случайности в тюрьму попал, то судьба шанс дала.
– Спасибо, отец!
Я уже было почти уснул под однотипный бубнёж с кухни, как вдруг Валера, понизив голос, зашептал:
– Отец, а что у вас там светится? Вокруг топи сплошные, я пока к вам добрался, думал уже с фонарями меня ищут. Зелёным всё светит, стрём.
– Светит, говоришь? Метан горит. Болота ж, – кратко ответил ему дед, и они вновь начали говорить о чём-то неинтересном, а я наконец уснул.
На болота не пускали никого из нас – ни летом, ни даже зимой, когда казалось бы, всё уже должно было замёрзнуть. В школу нас отвозил дед на своей Оке – для этого он ежедневно вставал в пять утра, готовил мне завтрак, и довозил нас с пацанами до села со школой в шестидесяти километрах. Забирал тоже он. Так что если летом мы были предоставлены сами себе, то в другие месяцы ни о какой свободе речи и ни шло. Мы, конечно, могли бы пойти на болота летом – но дед сразу сказал мне, что если узнает, выстегнет меня ремнём так, что я не смогу сидеть ещё месяц. А потом и вовсе запрёт до конца лета.
Проверять не хотелось.
Да и страшно было, честно говоря. Родители-то мои там и утопли. Бабушка как узнала, слегла с инфарктом – так и остался дед, да двухлетний я. Он мне потом рассказывал, что они пошли клюкву собирать на продажу – этим многие в деревне промышляют. Так год за годом кто-то и тонет – а что поделать, жить как-то надо.
Огни с болот мы с пацанами тоже видали, ещё до того как Петрик прибежал. Светятся зелёным вдалеке, двигаются как будто. Помню, мы тогда с Гришей спорили, пришельцы это или призраки. Но про метан какой-то я тогда услышал впервые.
На следующее утро дед поехал в Круговой – посёлок побольше, от нас далёкий. Притаранил прицеп к Оке, в нём под тентом, сказал, туша коровья что у бабы Нюры взял, да и поехал продавать. Петрика в доме уже не было – я у деда спросил, он сказал, что под утро тот дальше побежал. Понял, что ему тут не рады, и ловить у нас нечего. Ну и правильно – нам спокойнее.
Я пацанам про Петрика рассказал, а они не поверили. Зато Толик начал с умным видом что-то про метан рассказывать – мол, газ это болотный горит, вот и светится.
– Чё ж он, – ответил я ему тогда. – Зимой не светится? И вообще редко горит?
– Так холодно же! – резонно возразил мне Толик.
На том и порешили.
Тем летом огней мы уже не видели. А дальше как у всех – школа, учёба, по утрам рано вставать. Кошмар сплошной, короче.
Зато в следующем июне прямо будто взлётная полоса перед посёлком была! Так сильно метан горел, я аж когда стемнело и увидел, присвистнул. Дед вышел из дома, коротко вдаль зыркнул, и в дом меня погнал.
Ночью я ещё из окна на огни смотрел, но там не очень видно было, болота боком от него были.
Наутро дед меня гулять отпустил с явной неохотой – сначала вообще не хотел отпускать, потом, когда я разорался, отпустил-таки, но сказал чтоб до темноты дома был. Я кивнул – и пулей к пацанам побежал. Тех, как оказалось, тоже с трудом выпустили. Ну мы весь день на землянку потратили – обустраивали штаб, думали камней поднатаскать чтоб печку собственную сделать, доски искали для стола внутри. Умаялись, короче, и расходились уже когда сумерки легли.
Я с пацанами уже распрощался, пошёл до дома, а болота вдалеке словно ещё ярче светить стали, скоро ночи в них не видно будет. И вот в одном из переулков на конце улицы я заметил фигуру. Сначала подумал, мол местный кто-то, но потом понял, что больно он… Высокий, что ли? Просто будто метра три ростом.
Я в тот момент ещё не успел испугаться, мне скорее интересно было. А высокий этот, в конце переулка, услышал видать меня – и обернулся.
Это был странный… Человек? Не знаю. Вот представьте: голова, кисти, стопы – всё как у людей; а вместо тела, рук, ног, шеи – штыри железные, толстые как рельсы. И вот эта конструкция нелепо зашагала в мою сторону на несгибающихся ногах, звеня металлом. Я тогда встал на месте как вкопанный, наблюдая, как это существо идёт в мою сторону. И только когда оно вышло под свет одинокого фонаря на середине переулка, я побежал. Я бежал со всех ног, слыша позади себя металлический лязг и боясь, что эта тварь настигнет меня раньше, чем я сделаю крюк и добегу до дома.
Как добежал до дома, не помню. Дед с криками встретил меня на крыльце, но увидев какой я бледный, молча завёл в дом и крепко запер дверь. Налил мне что-то в рюмку, сказал выпить – я опрокинул в себя пойло, горло обожгло огнём, но руки дрожать стали поменьше.
Дед налил мне ещё одну – но я отказался и пошёл к себе. Свалившись на кровать, моментально отключился.
Утром выяснилось, что пропал Гришаня – родители его приходили к нам, спрашивали, когда я его в последний раз видел, и не встречал ли в посёлке незнакомцев. Я хотел им рассказать про переулок, но дед на меня взглянул так строго, что я так ничего и не упомянул. Сказал лишь, что разошлись под вечер.
– Неча им голову дурью забивать, – объяснил мне дед, когда родители Гриши ушли. – У них и так ребёнок пропал, а ещё ты тут им будешь со своими небылицами.
Мне тогда так обидно стало! Я ведь у деда хотел спросить, что за тварь в переулке встретил – а он лишь разозлился, сказал лишь, что привиделось всё.
Гулять мы с Толиком вдвоём больше почти не ходили. Как-то сразу подзабыли и про штаб, и про всё остальное. Гришу так и не нашли, и в конце лета его родители уехали из посёлка. Болота больше тоже не светились.
Мне было семнадцать, когда дед начал заметно подсдавать. Всё чаще жаловался на ноющую спину, заходился в долгом кашле, стал вставать позднее обычного. Он успел обучить меня делам по хозяйству, и один бы я не пропал с голоду, на крайняк помогли бы немногочисленные местные – но мне всё равно было страшно. А ещё было тяжело наблюдать за тем, как он мучается от нескончаемых болей.
Тем летом умер Макарыч – бессменный партнёр деда в домино. Наверное, это тоже его подкосило, и к осени дед совсем слёг. Я ухаживал за ним, ездил на его Оке за лекарствами в соседний посёлок, но всё было бестолку – с каждым днём деду становилось всё хуже и хуже.
Помню раннее утро, где-то четыре часа, когда я услышал, как он хрипло зовёт меня по имени из своей комнаты. Я проснулся от этого хрипа и побежал к нему. Взгляда на него хватило, чтобы понять – дед вот-вот умрёт.
– Серёж, слушай сюда… – говорил дед словно с присвистом. – Ты помнишь, как ты года четыре назад прибежал весь что простыня? У тебя потом друг пропал.
– Помню, дед, – в горле стоял ком, я с трудом отвечал ему.
– Так вот. Тебе не привиделось тогда. Ты механизм увидел. Торфяной. Они… – дед не договорил и зашёлся в приступе кашля. Наконец, тяжело вздохнув, продолжил. – Они приходят, когда Торфяной не спит. Голоден он. Они и рыщут. Дружок твой попался – сам теперь механизм в топях.
– Дед, я не…
– Слушай! – дед, насколько сумел, прикрикнул. – Главное, есть ему нужно. Ты поймёшь, когда он проснулся. Тогда корми. Иначе механизмы вылезут. А потом и сам… – тут он вновь исторгся в кашле.
– Какие механизмы, дед? Ты о чём? – я с трудом пытался понять, о чём он ведёт речь, сжимая крепкую морщинистую руку.
– Коммуняки херовы, – дед слабо улыбнулся. – БАМ к нам клали, потом и образовался Отставной. Народу тоннами сгибло. Всё рельсы да рельсы, им главное было в сроки уложиться. А болота не любят, когда их трево…
“Жат” я так и не услышал. Дед незаметно для меня затих, не договорив. За окном протяжно выл ветер, слёзы катились по моему лицу. Я остался один.
Признаюсь честно, придал значения его словам я не сразу – дел было по горло. Сначала похороны, на которых я был чуть ли не единственным участником – к моменту моего почти что совершеннолетия в посёлке осталось человек десять, если не меньше, а дед кроме Макарыча ни с кем особо и не общался.
Потом – дела по хозяйству, вынужденное взросление, и прочие “прелести” ранней самостоятельной жизни. К весне его наставления так и вовсе выветрились из памяти – я старался ухаживать за домом, искать подработки, и выкраивать время на что-то помимо нескончаемых дел.
Первые отголоски его слов пришли с летом. Я, уставший, ехал домой с соседнего посёлка уже под ночь – и среди тёмного неба увидел зеленоватые отблески. Болота светились – пока ещё совсем слабо, будто только начиная разгораться, чтобы после вспыхнуть зелёным заревом.
Неприятные воспоминания всплыли в голове при взгляде на тёмные топи, слабо освещаемые гнилым мерцанием. Я доехал до дома, и, даже не поужинав, завалился спать. Мне снился дед, состоящий из рельс. Лязгая конечностями он выходил из болот, направляясь домой.
Бояться я начал уже ближе к августу – однажды под ночь я услышал до боли знакомый звук. Металлический. Как если бы кто-то тёр рельсы друг о друга. В ту ночь я, закрывшись на все замки, так и не лёг спать – просидел до утра со включенным светом в своей комнате, внимательно прислушиваясь к звукам за окном. Больше ничего слышно не было.
Каждой ночью зелёных огней на болоте становилось всё больше и больше. Я уже думал уехать из Отставного, но на переезд катастрофически не хватало денег. Да и кому я был нужен там, на чужбине, без знакомых и своего жилья? Нужно было пытаться уживаться.
Лязг по ночам периодически возобновлялся – в такие моменты я молился, чтобы тварь (или твари – часто я слышал звуки с разных сторон) не зашли на мою улицу. Других сельчан я встречал редко – по большей части старики, они почти не выходили из дома.
Как-то, уже в середине августа, я разбирал старый дедовский хлам, в надежде найти что-то полезное на продажу. Среди старого металлического будильника, поварёшки, а так же выцветшего паспорта, я обнаружил потрёпанную тетрадь, в которой неровном почерком были выведены какие-то записи. Позабыв о своих делах, я увлёкся чтением – владельцем тетради, безо всякого сомнения, был дед.
“Торфяной просыпается”
Так выглядела одна из первых строчек. Я стал вчитываться дальше – где-то записи были вымараны, где-то перечёркнуты, но мне удалось разобрать большинство из них.
“не ест коров кур собак(?)
их тоже не ест котов в том числе”
“посылает механизмы
рельсовики ходят
ребёнка забрал
теперь спит
надолго ли?”
“внук родился!”
“кость к кости перемалывает в жиже в болоте долго одного надолго хватает”
“встретил рельсовика
был материнский череп, видел ещё не слезшее целиком лицо
бежал, думал инфаркт хватит”
“Марина с Гошей уехать хотят
я один не справлюсь, замена нужна
а там уже и Торфяной просыпается”
“когда огни горят ярче всего – времени мало”
“Аня умерла, как узнала про детей. Торфяному слаще – беспокоить не будет”
Я, читая все эти записи, морщился будто от зубной боли. Марина и Гоша – именно так звали моих родителей. Аней звали мою бабушку – судя по записям, дед совсем не горевал после её смерти.
“прибежал залётный
как раз кормить пора, говорит светится”
“мальчонка пропал
забрали рельсовики, всё еда Торфяному”
“Макарыч ушёл, сказал сам всё понимает, время пришло”
Эти записи были одними из последних – дальше тетрадь практически не велась. За чтением я не заметил, как за окном наступил поздний вечер. Я выглянул в окно – небо расцветало отбликами от болотного свечения.
…Марфа Васильевна не успела ничего понять – перескочить через её невысокий штакетник было просто, а сама она даже не успела разогнуться с грядок, как уже получила удар молотком по голове.
Мои руки дрожали, когда я делал то, что должен. Я взглянул на неё, лежащую среди влажной земли с раскроенным черепом – и меня вырвало. Я рыдал, пока тащил её с участка в прицеп. По дороге лишь надеялся, что столь позднего подношения Торфяному хватит – и я наконец смогу уснуть без бесконечного лязга под окнами и вечного сияния с болот.
Мне было страшно узнавать, что произойдёт, когда он не получит еды.
Тело вошло в болотную жижу с хлюпом – та чавкнула и постепенно обволокла старушку полностью, будто принимая жертву. Я посмотрел, как Марфа Васильевна медленно погрузилась на мутное, словно нескончаемое, дно – и поехал обратно.
В голове один за другим мерещились образы, что скрывают эти болота. Километры рельс, кости и черепа, ещё не полностью разложившиеся тела, части которых служат для конструкций из мяса и стали – всё это покоилось там, на глубине, и готово было вырваться наружу, поглотив не только меня, но и весь Отставной.
В ту ночь я впервые засыпал с чувством спокойствия и умиротворения. За окном трещали сверчки, шелестела листва, и посреди ночи больше не было никаких посторонних звуков.
Не поймите меня неправильно – я не убийца. Я живу в посёлке уже тридцать лет, и в нём больше не осталось никого, кроме меня. Я лишь сдерживаю болотные механизмы, которые вырвутся наружу, если Торфяной не получит еды – и буду сдерживать их столько, сколько нужно. Это моё наследство. Моя миссия.
Недавно ко мне приезжали журналисты с городского телеканала. Болтливая девушка, смурной оператор, и ещё один – так и не понял его должность. Я убил всех троих – значит, на три года, если аппетит Торфяного не увеличится, мне хватит.
Я искренне надеюсь, что за ними приедут. Спасатели, полицейские, чёрт знает кто – тогда я просто скажу, что они пошли на болота, а ищущие их там насытят Торфяного на годы вперёд. Телефоны я продам в посёлках за несколько сотен километров от Отставного, как уже делал с вещами сельчан.
Иногда мне снятся зелёные огни, что будто тысячи глаз проступают на гнилом болотистом теле, полностью утыканном металлическими штырями. И тогда Торфяной встаёт – просыпается от вечной спячки, желая поглотить всё на своём пути, смешав воедино плоть и железо, сделав людей и металл единым механизмом.
И пока я живу здесь – я искренне надеюсь, что эти сны не станут реальными.
Текущий рейтинг: 75/100 (На основе 67 мнений)
