(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Письмо от одной дружелюбной личности
Привет ( Давай знакомиться ( – я самый дружелюбный человек на всем земном шаре! Рад тебя приветствовать, пусть пока только письменно, мой дорогой потенциальный друг! Ты меня не знаешь, но позволь посвятить эти мемуары тебе и другим моим потенциальным друзьям. Чтобы если вдруг вновь случится недоразумение, мы с вами прекрасно друг друга понимали и могли начать сначала во имя глубокого доверия и взаимопонимания.
Думаю, мы отлично поладим. Ты человек тактичный – я человек тактичный, ты любишь хорошую компанию – я люблю хорошую компанию, ты любишь книги – я люблю книги, ты – веселый – я – веселый! Понимаешь, о чем я говорю? Мне вот очень нравится, например, старина Юнг и старина Шекспир, они помогли мне в одной очень деликатной ситуации, о которой я Вам поведаю. Это мои старые друзья. Но я также люблю заводить друзей новых.
Но так было не всегда. Я не особенно люблю об этом сейчас вспоминать, потому что становится грустно и болит голова когда я это делаю, а я не люблю грустить, вот это Поц любил, а я нет. Но становится немного лучше, если я принимаю такие специальные пилюли, которые мне прописал один очень хороший и добрый доктор, жаль, что эта личность так и не стала моим другом. Пойду приму одну из них, мне нужно это, как говорят, «сохранить голову», иначе мы с тобой можем друг друга не понять. Прошу подожди. Я выпил свое лекарство. Сейчас станет лучше.
Итак. На чем мы остановились? Ах, да. Я должен был представиться и рассказать немного о себе. Не очень тактично начинать дружбу с человеком, если он не знает о тебе совсем ничего, как ты считаешь? Позволь начать с самого начала и так сказать, раскрыться перед тобой во всей чуткости своей души. Итак. Я вырос в благополучной и материально обеспеченной семье – мать преподаватель в университете и отец занимающий крупный пост в нефтегазовой фирме. Еще у меня была сестра, но она была намного старше, так что мы не особо общались. Она училась в институте и уже с успехом защищала диплом, когда я был в младшей группе детского сада.
Мое первое воспоминание о детстве связано с одним случаем. Когда мне было лет пять я и Поц с мамой гуляли в парке, и на него почему-то напала здоровенная мохнатая псина, сбила грудью на землю, приблизив свою оскаленную морду к его морде. Хозяин отчаянно вцепился в поводок, потом подключились и другие люди и оттащили псину за ошейник, на она еще напоследок угостила этого задрота наотмашь лапой по лицу, оставив на лбу неровный шрам. Нужно ли объяснять, тебе дражайший друг, как наш Поц перепугался. Вышеописанные события явились таким сильным потрясением, что обмочился и стал нытиком. И еще он начал заикаться. Это потом называли «посттравматическим синдромом». Особенно сильно это проявлялось во время душевного волнениями; часто сопровождаясь импульсивными движениями конечностей и лицевых мышц.
Да, так все это и называлось. Писать легче, чем жить потом с этим задротом. После этого случая я осознал, насколько все таки мое мировосприятие отличается от мировосприятия этого неудачника. Прошу не судить меня строго.
В школе у него начались, что называется «проблемы социальной адаптации». Поц был близоруким и таскал на переносице чудовищные металлические очки с круглыми стеклами. Это бы ничего, тогда уже многие приходили в школу близорукими. Но в совокупности со шрамом на лбу, заиканием и задротской внешностью ботаника, этого ему с лихвой хватило, чтобы частенько слышать в свой адрес такие обращения как: Гарри Заикоттер, Гарри Поц и Гарри – которой пострадал от злого волшебника немного больше, чем следовало.
Это нам сейчас весело, мой дорогой друг, я знал, какие мы с тобой весельчаки! Но у того неудачника это все спровоцировало эмоциональные проблемы, еще более усугубившие его задротское состояние. Ты не поверишь, но мы оба отчаянно нуждались в друге, единомышленнике, которому можно выговориться, поделиться и не только проблемами, но и всеми замечательными идеями, что возникали у меня! (Я говорю – у меня, а не – у этого слюнтяя). Со мной он дружить не хотел. Слишком уж сильно мы с ним различались.
Вот например, когда Поц собирался подойти к группе одноклассников, чтобы вместе поиграть в футбол, волейбол, баскетбол, то долго приноравливался, межевался, жался, а потом начинал дергаться как идиот и все заканчивалось плачевно! К девочкам он вообще подходить боялся. Что уж там говорить, он начинал спорить со мной, когда я действительно пытался помочь. Если бы он дал мне дорогу и не вмешивался, вот тогда бы и мы повеселились и ребята!
Так что, благодаря этому слюнтяю в детстве у нас было совсем мало друзей, почти не было. И тогда нашими друзьями становились книги. Так мы очень полюбили читать. Сначала я читал только детские книжки, которые давали мне родители, Поц ведь был послушным мальчиком и читал только то, что ему разрешали. Потом мы более-менее подросли и вместе с одной девочкой, о которой я вам расскажу, стали выбирать литературу себе по обоюдному вкусу, здесь мы более-менее могли договориться. Да, когда сказал, «было совсем мало друзей», я говорил об одной девочке, с которой мы играли в одни полезные развивающие игры и вместе познавали мир, если вы понимаете, о чем я говорю. С ней я мог поделиться своим интересными идеями, что возникали у меня (я говорю – у меня, а не у Поца). А звали ее кудряшка Сью, но нашим родителем она не понравилась, потому что когда я попытался их представить друг другу они сделали такие вытянутые лица и почему то испуганно стали смотреть прямо друг на друга. А потом еще мама плакала и говорила:
– Это мы виноваты, что не уделяли достаточно внимания. – И сморкалась в платок. А потом кудряшка Сью нам рассказала, что она не особенно ладит с людьми, потому что стесняется из за того, что одноглазая. Поц тогда очень расстроился и плакал как маленькая девочка, ругал меня. В то время он нам основательно досаждал!
Ему просто не понравилось, то, что он не безраздельно господствовал в нашем маленьком мирке. Но все равно, последнее слово было за ним, он был старше, как ни крути. Но я тоже рвался к жизни, к движухе. И мне хотелось пошалить. Особенно неплохо у меня получалось, когда он с таким энтузиазмом мастерил эти унылые модели корабликов и самолетиков, доходил до сложного места, начинал волноваться и я говорил пару скабрезностей ему под руку ( не судите строго, надо же было как разнообразить всю эту унылую жизнь.
Потом, надо сказать Поц бесцеремонно заявил свои безраздельные права на жизнь, и загнал меня туда, где Макар телят не гонял. Я уже было думал, что никогда не увижу этот свет. Мама потом отвела нас к знаменитому врачу психотерапевту – симпатичной такой женщине лет сорока, которая улыбалась, разговаривала со мной, пока мы сидели в креслах друг напротив друга в уютном, минималистки обставленном кабинете.
Фу. Устал. И становится почему то грустно. И трясутся руки.
Не думайте, что мне было все равно, я тогда действительно страдал, понимая то, что то пошло не так и хотел во всем этом разобраться, все исправить. Помню, разговор с миловидной женщиной психотерапевтом, как она давала мне цветные карандаши, чтобы я нарисовал рисунки.
– Дом. Дерево. Человек. Несуществующее животное. – я рисовал и видел то, что с каждым моим новым рисунком, ей улыбаться хотелось все меньше, и я тогда сначала было подумал, что у нас ничего не получится.
Но потом она меня удивила, спросив, что я хочу сделать с этими рисунками. Я спросил:
– Я действительно могу сделать с ними то, что захочу?
– Да.
И я, внезапно, с чувством удовольствия и ярости скомкал, а потом порвал свои рисунки, с воплем швырнув их на пол. Руки при этом не тряслись. Уставился на докторшу. Мне было неловко и стыдно. Но она, казалось, лишь увидела то, что ожидала увидеть и даже понимающе покивала.
Она сказала что прекрасно понимает как мне плохо и одиноко. Как трудно жить с вытесненной агрессией. Сказала, что это не выход, но я не единственный, с кем такое случается, но с этим можно работать и все плохое пройдет, и я сам буду смеяться, вспоминая об этих эпизодах своей жизни. И в этом черт возьми она оказалась права!
Марина Геннадьевна (так звали эту врачиху) сказала, что мое заикание и тики имеют психологическую основу и тоже пройдут, если только возьму на себя ответственность самому работать с тем, что происходит у меня внутри. Мне стало немного нехорошо.
На следующей встрече она еще разговаривала с моей мамой. Говорила что-то про гипертрофированность черт, присущую подросткам, но выходящую за рамки нормы при травматических ситуациях, акцентуированность личности, вызванную проблемами социальной адаптации, замещенную гиперопеку, компенсаторную реакцию сознания, уход в мир иллюзий, агрессию, направленную на самого себя и много интересных вещей, о которых я потом прочитал в других книгах. Я слышал, потому что мама потом пересказывала все это папе. Не очень умно с ее стороны, учитывая мою любознательность, кстати. Мама в тот день вышла озадаченна, усталая, но как будто облегченная и знающая что делать. После этого разговора мама перестала провожать и встречать меня из школы (шутка ли, мне было уже 14 лет). А мои психотерапевтические сеансы продолжались в течении всего учебного года. Я рассказывал ей о том, о чем обычно никому не рассказывал, даже о кудряшке Сью я ей рассказал! А потом, забыл и ее. Стало легко. Заикание прошло и я забыл о нем так же, как о той придуманной девочке.
Кстати говоря, врачиха мне невероятно понравилась, я даже попросил ее стать моим другом. Она сказала, что высоко ценит такое доверие, но мы не можем стать друзьями, просто потому что мы находимся в отношениях психологического консультирования. Или если мы, напротив, станем друзьями, то мы уже не сможем быть консультантом и пациентом. Еще она сказала, что она вынуждена сохранять личностную дистанцию и не может просто так становится другом каждому своему пациенту, потому что иначе психологически сгорит. Меня это немного расстроило, но, черт возьми, похоже, она была права! Мы много говорили, в основном я. Мне было нехорошо и неловко, но впереди я будто видел свет.
Марина Геннадьевна рассказала мне о возможности работать с агрессией, чтобы она не была направлена ни на себя, ни на окружающий мир и переводить ее в иное русло.
Мама записала меня в секцию дзюдо. Я занимался упорно, потому что, как я сказал, нужно было что то со всем этим делать. Я заикался все меньше.
Во время одного из сеансов я рассказал о своей однокласснице Ольге Светлаковой, которая мне очень нравилась, только мне было стыдно признаться в этом даже самому себе.
А потом были летние каникулы (лучшее время в моей жизни). Со своей спортивной группой я уехал в спортивный лагерь на целый месяц!
Я учился работать со своим телом и мыслями, управлять дыханием, контролировать и созерцать свой внутренний мир.
Это было лучшее время в моей жизни! Последние каникулы моей жизни…
Мои руки уже лавно не тряслисьи я понял, что могу делать ими разные красивы вещи. Одну такую вешб, самую лучшую свою вещь я сделал в конце летних каникул и принес в школу чтобы подарить Насте .. Так здорово мастерить что руками,когда ничего не мешает, и ты можешь просо отдасться процесссу созидани.я Модель кораблчиз дереав она любила кораблчерт трямутся руки. трусутьсч рки…
Мне трудно но я закончу! Мы ведь договорились закончить, не так ли?
Сколько мне тогда было? Закончились летние каникулы, начался новый учебный год, мне было уже 15 лет. К этому времени, заикание и тики уже казались мне забытым кошмаром.
Мне удалось быстро войти в число отличников, так как мне очень нравилось четко и внятно отвечать на вопросы учителей, стоя у доски перед классом, а также подсказывать одноклассникам, которые с жадностью ловившими каждое мое слово. Я даже стал помогать решать задачки Ольге Светлаковой у нее дома, был ужасно счастливым, мы стали возвращаться вместе домой, представляете?
В один из таких дней, мы возвращались вместе после окончания уроков и спецкурса по английскому. Школьная лестница. Четвертый этаж. Она держала в руках самое великое мое творение, мое последнее творение. Я его сделал для нее своими новыми нормальными руками в это последнее свое лето. Модель фрегата XVII века. Около полутора метров в длину от кормы до киля, с длинными такими дубовыми мачтами. С такелажем из плетеного шелка и льняными парусами. Покрытый настоящим корабельным лаком! Она говорила, что потрясена и не представляет, как можно сделать это все руками. Она обязательно покажет его своим родителям и старшей сестре. Я иду и улыбаюсь.
Я и сейчас улыбаюсь. Как же здорово снова нормально улыбаться…
Однако не всем произошедшее со мной изменения пришлись по душе. Мысли путаются. Тошка и Русел. Я уложил одного раньше на перемене. Вдоём на школьной лестнице в другой день. 4 этаж, моя модель. Оля. плачет..
У меня почти получилось. У нас почти получилось/
Папа с мамой были такие счастливые .Как болит голова как черт возьми болит голова…
()Этот тот случай. после. которого. я. соскользнул. за грань. Зашел слишком далеко. слетел с катушек. Щиплет застилает глаза .
Как больно как темно. Я все вспомнил. Я ведь уже зашел за точку невозврата и не смогу все исправить. Мне так темно потому что это проникло из за занавески и грызет лампочку в моей комнате…
Ну вот, старина, я возвращаюсь к своим мемуарам – кажется, нам с тобой довелось разминуться ненадолго.
Я тут отлучился принять лекарства и подзадержался, приношу свои глубочайшие извинения. Выпил сразу две пилюли, потому что чувствовал себя как то странно, написал какую то белиберду.
А, это, наверно Поц настрочил, пока меня не было – фуу, фу, фу.
Даже читать не буду, все расплывается перед глазами и трудно сосредоточиться. Когда я так себя чувствую, то устраиваю недоразумение. Так делают все, кто соскользнул за край, вы понимаете, о чем я говорю?
Извини, что вообще позволил слюнтяю распоясаться, но такого больше не повторится, уж поверьте мне! Он и сам уже не захотел бы возвращаться. Так что, я думаю, он заслужил нечто вроде эпитафии. На чем мы там с тобой остановились? Слушай, старина, а давай перейдем уже наконец с прелюдий к самому интересному, идет?
Отлично! Итак, переходим к интересному.
Есть у нас школе такие весельчаки – Русел и Тошка. Первый из обыкновенной семьи «челночников», а у другого отец какой-то там воротила, только разведен, но мамка Тошина все равно в шелках ходит. Те еще накольщики, скажу я Вам. Затевают раз от разу все более кучерявое – ну там, шнурки Поцу незаметно завязать под партой, выбросить портфель из окна, бросить в петадру в кошку, или перед уроком биологии свернуть шею любимому хомячку еще одной очкастой мымры – ох и ревела она, когда подошла посмотреть, почему ее жирный хомяк не шевелиться. И мамаши ихние – тоже остроумицы еще те – я видел, я заценил! Как вызовут в школу за балагур чад – распахнет глазки Руселова мать и говорит что то пылко-оскорбленно, наподобие:
– Ну что вы, что вы! Даю Вам честное благородное! Это не мой сыночек – он хороший мальчик, это она сама! – аж вдохновляешься смотреть.
– Антон мой так вообще хороший мальчик, в Лондоне учиться будет. Зачем ему это надо – очень хороший мальчик! – подхватывает, поводя наманикюренными пальчиками, Тошина мама.
Так вот. Те два весельчака – решили не связываться с Поцем «на кулаках».
Накануне слюнтяй – это ж надо – навалял одному из них, когда те пытались снова выкинуть его ранец, и, главное, обошелся при этом без меня – я просто киплю от возмущения, меня успокаивает лишь то, как весело я вскоре наверстал упущенное! Сейчас, мой дорогой друг, я тебе об этом поведаю. Устраивайся поудобнее.
Дело в том, что на этот раз они придумали на сей раз что то действительно занимательное. Это ж надо – взять и отобрать у слащавой мымры этот его беспринципно аккуратный, завершенный ошкуренный и покрашенный, слюняво поблескивающий скучный подарок!
Помните, я говорил, что Поц бесцеремонно заявил свои безраздельные права на жизнь, и загнал меня туда, где Макар телят не гонял. Я думал что никогда уже не увижу свет. Так вот, этот тошнотворно – порядочный кораблик, который он делал с таким настроением, что прекрасно контролирует происходящее с ним в его жизни и стал причиной этой мысли. И я ничего не мог поделать, он обрек меня на оскорбительно – беспомощное угасание. Это был его триумф. Насмешка над моим естеством. Когда они отняли его любимый кораблик у его любимой шлюшки, я ощутил нечто вроде легкого пробуждающего толчка – и кажется, этот толчок мне дал сам Поц – вот почем я считаю, что он заслуживает, по крайней мере, эпитафии. И когда он, сжав кулаки ринулся отбирать свое творение у одного, тот бросил его другому, делая лицом что невиновно-наивное. А мымра стояла и плакала. И тогда я увидел тонкую красную щель и почувствовав наконец, нечто опасное и буйное, дурманящее и разрушительное. Это было пламя пожара и упоение ненависти. Я сделал, чтобы эта щель превратилась в трещину и потянулся к тому что за ней, как заточенный в темнице узник тянется к жизни и свету. Я хотел слиться с тем что, властвует по ту сторону и погрузиться в то, что распевает дикие песни на запрещенных кощунственных наречиях, а оно тянулось ко мне, мы были как разделенные сиамские близнецы.
И когда один из них (это был Тоха) грохнул модель фрегата об пол.
– Ой! Прости, – я разбил его. Я нечаянно. – и трещина превратилась в расщелину, расщепив мир Поца и самого Поца.
И тогда я изо всех сил устремился вперед и вверх, сметая все преграды, сотрясаясь от переполнявшего меня буйного хаоса, безраздельно заполняя и преобразуя доставшийся мне участок микрокосмоса, радуясь внезапно обретенной свободе, предвкушая и хохоча.
– Старина! – я снял дурацкие задротовские очки с переносицы и посмотрел на побледневшего шутника своими глазами. Как здорово смотреть на что то своими глазами, если вы понимаете, о чем я говорю. Очки мне больше ни к чему, поэтому я швыряю их на пол и с наслаждением топчу ногой. Теперь мои новые глаза, – глаза «поехавшего ублюдка», если Вам угодно, показывают мне гораздо больше интересных вещей окружающего мира, приближая или отдаляя перспективу по мере надобности.
Они указывают мне на то, как Шутники, увидев меня и внезапно расхотев шутить, «пялят на меня свои п е ш к и». Наглые такие, значит, совершенно беспардонные шары – понимаете, о чем я говорю?
Как там говорила одна моя хорошая знакомая – нельзя просто так пялиться на человека, даже если он тебе друг. Поэтому, когда я выпрямляюсь, в моей руке уже обломок мачты. Крепкий такой дубовый обломок с острым краем – хоть на что то сгодился этот никчемный фрегат. Длинная дубовая деревяшка с палец толщиной и их водянисто-навязчивые «шары»!
– Старина, давно пора придумать что то поинтереснее! Вот только – восклицаю я и с энтузиазмом всаживаю обломок острым концом прямо в одну из Руселовских наглых «пешек». Попал! От глазницы разлетается вокруг и течет по его лицу нечто вроде студенистой кашицы. Если честно, такое его лицо мне нравиться гораздо больше.
– Хорошие мальчики не «таращаться» – ору я на Антохина и приседая, с ревом подсаживаю его плечом, изо всех сил прикладываю об двухстворчатые двери лестничного пролета. У «поехавших» такое здорово получается. Одна из створок прогибается, раздается треск, летит штукатурка и винты из петлей. Все это я проделываю очень быстро – время замедляется, время теперь связано с мутным кроваво-красным клубящимся смерчем, в который я окунулся, приходя сюда.
– Ма мо чка – говорит Русел, прижимая ладонь к глазнице, из которой торчит обломок мачты. Другим своим глазом этот ненормальный продолжает «таращиться» на меня.
– Ма. Ма мо чка. – говорит ему приглушенно и как будто издалека Антоха из под «ушатанной двери». Нет, вы гляньте! Им сразу расхотелось шутить. А стоило ли начинать такую вечеринку, чтобы затем встречать гостя унылым соплежуйством. И пялиться.
– Уувв Вааааааааа! – это Поцева сучка вступила в игру, и кажется, немного ее разнообразила. Ее крик отдает зелененько и щекотно гуарановым барабаном в моей голове, толчками разгоняя багровый туман и венам и побуждая к действию!
– Уввааа! – кричу я воздевая руки – а как насчет того, что доломать еще какую-нибудь гадость!??
С этими словами я беру пошатывающего Русела за затылок и с силой прикладываю лицом с торчащей из глаза мачтой об подоконник. Русел дергается и затихает, когда мачта выходит у него из затылка. У «поехавших» такое здорово получается.
– Не, не то, чтобы я расстроился из за этого корыта – говорю я, проследив взгляд Тохи и пнув обломки корабля – просто, я подумал, что моя идея будет ничуть не хуже.
– Айс, беби, аайс! – вскочив, кидается бежать мой друган хороший мальчик Тоха. Я с энтузиазмом бросаюсь в погоню – вот это уже похоже на настоящее веселье! Я его догнал мы с ним неплохо повеселились, только немного перестарались и утроили страшный беспорядок.
Это потом мне рассказала кудряшка Сью. Она вернулась ко мне. Она сказала, что Тоха теперь немного не в себе и растерялся по стенам, полу и остался на окне, между рамами которого я его имиммифихихикнул.
– Ничего – отвечаю я, помнишь, как говорил Карл Густав Юнг – люди делятся на тех, которых можно вывернуть наружу, и тех, которых можно затолкать в себя. Тошка был из тех, кто предпочитал наружу. Потом мы с кудряшкой сидели и разговаривали. Мымра куда то запропастилась, но я на нее не в обиде. А потом прибежал грузный рослый рыжий детина с лысиной ото лба и до затылка. Это был наш охранник Дядь Сашка. Он носил пистолет «Иж» на портупее и камуфляжный костюм. Он очень растворился, увидев весь этот страшный беспорядок. С ходу он влетел армейскими сапожищами в красный кетчуп, которым был залит пол, поскользнувшись, упал. Заплакал из за этого, неуклюже встал на четвереньки, на колени, весь измазался, огляделся, увидел имиммифихихикнутого Тоху на окне и Русела под окном (с ним я еще не придумал, как поступить). Зарыдал еще сильнее. Никогда не видел, чтобы кто нибудь так переживал из за кетчупа.
Меня он не увидел, потому что я разговаривал с кудряшкой Сью в углу, а она не любит показываться людям.
– Ей, да на нем лица нет – сказала кудряшка. Мне так понравилась это фраза, что я крикнул ему:
– Эй, да на тебе лица нет, дядьсашко!
Лысеющий охранник повел глазами как то дико (точно, все какие то чокнутые сегодня) – видит меня и говорит, тяжело дыша, хватая ртом воздух:
– А… ты – ты это сделал ты, поехавший ублюдок. Тихо! Не подходи – он поднимается на колени, вынимает пистолет «Иж» одной рукой и телефон другой.
Я с любопытством наблюдаю, как он трясущимися пальцами одной руки кое как снимает блокировку с телефона, бросая на меня дикие взгляды.
– Ты! Не подходи!
– Эй? – говорю я – сделал что именно, вот это? – и я макаю пальцы в красный кетчуп облизываю их. Дядьсашко снова падает на четвереньки и тошнит на пол.
– Эй, эй! – я делаю оконфуженное лицо, прикусываю язык, вжимая голову в плечи – вот видите – посмотрите – вы устраиваете беспорядок.
– Аах! – Дядь сашка поднимается с тяжким стоном, беспомощно водит пистолетом – руки у него не на шутку трясутся, глаза «плавают», как у младенца. Он, как это называется, «пытается взять себя в руки», но начинает с того, что зачем то засовывает мобилу обратно в карман.
– Эй! – одергиваю я его. (Нельзя же быть таким несобранным слюнтяем, в конце концов!) – он вдруг вопит и нажимает на курок – мимо, конечно; снова вопит и убегает, заталкивая мобилу в один карман, а пистоль в другой.
– Эй, а как же портупея – кричу я, когда он неуклюже сбегает по лестнице, держась за поручни. – Нет ты глянь! – говорю я Руселу, помогаю ему подняться.
Вместе мы смотрим с верхнего пролета, как доблестный охранник добегает до первого этажа, видит там городской телефон на стойке охраны, одну секунду смотрит на него, потом поднимает трясущийся рукой трубку, крутит диск.
– Ээй! – кричу я с верхнего пролета. Он дергается, вжимает голову в плечи, кричит «Язь!», потом оборачивается и с решительным видом лезет за портупею – нету. Растерянно шарит в кармане. А я бросаю вниз Русела. И прячусь.
Открываю окно, смотрю как наш дядя Стёпа перебегает через школьный двор, выбегает на тротуар, озирается, кричит:
– Люди!
– Эээй – кричу я – он дергается, выскакивает на проезжую часть напротив школы, и лихач на джипе с размаху таранит его.
– Ну и недоразумение получилось – говорит кудряшка Сью, глядя вместе со мной их окна, а потом мы вместе сидим и смеемся.
Так я и сидел на полу, когда приехали дядьки со шлемами от скафандров на головах, что то кричали, требовали, чтобы я лег на пол и положил руки за голову.
– Похоже, тебе лучше сделать, как они говорят – говорит кудряшка Сью, перед тем, как уйти. И я сделал, как они говорят. А потом меня вели школьными коридорами медленно. Пока меня вели из школы, училки, которые к тому времени начали подтягиваться к школе, для того, чтобы с таким любопытством поглазеть на весь этот беспорядок, обзывают меня поехавшим ублюдком, сукой, убийцей. Хотя какой уж там убийца – Русел и Тошка с тех пор мои друзья – только первого я теперь называю «одноглазый Джо», а второго «красный Джо»). Весь этот птичий комитет училок пищит, обзывается, а глаза у них горят, как будто передачу Малахова смотрят, – и я понимаю, что им еще долго о чем будет посудачить, сидя в учительской за чашечкой чая.
Помню, еще приехала громадная тачка, оттуда на меня набросилась очень раздраженная чем-то Тохина матушка. Остановив угрюмых дядек, что меня вели, она кричит, что то пытливо у меня выспрашивает, надувая изнутри свои глаза и щеки. Ее лицо, такое выразительное, раздраженное, требовательное, от края до края, огромное, заслоняет от меня других людей. Я морщу лоб, силясь понять, что же от меня хочет это гротескное лицо. Вспоминаю, спохватываюсь, показываю на окно, где между рамами я оставил отдыхать «красного Джо»:
– Да вот он, вот он! Недоразумение получилось. Мальчик хороший, красный, разве ему в Лондоне надо? Со мной учиться будет!
А потом меня привязали ремнями к очень прочной кровати, для таких, как я, «поехавших», и увезли куда то в закрытом фургончике. А потом пришли другие дядьки в белых халатах, они назывались психиатрами. Они не обзывали меня, разговаривали со мной вежливо, назначали уколы, после которых хотелось спать и не хотелось веселиться. Они спрашивали у меня, что как и почему я сделал – вот ведь какие любопытные!
Мне даже захотелось поковыряться в голове у одного такого – и я уже начал придумывать неплохой план, как это осуществить, но вдруг вспомнил, как одна мудрая женщина, тоже врач, говорила, что это будет нехорошо, потому что он тебе психиатр, а не друг. А у психиатров должна сохраняться личная дистанция. Понимаете, нельзя просто так залезать человеку в голову, если он тебе не друг! А я человек тактичный!
Потом ко мне приходила старшая сестра – она плакала, сказала что мама не смогла прийти, потому что состарилась и заболела. А папа после этого уехал. Сказала, что скоро будет суд, где решиться вопрос о моей вменяемости.
А потом был суд. Я сидел в стеклянной будке. Напротив меня сидел постный такой дядька в черном балахоне и что бубнил, видимо мнил себя этаким капитаном корабля, делая картинные пассы руками, перебрасывал иногда другим сидящим в зале розовый мячик. Все с готовностью следили за этим загадочным мячиком, и когда он доставался им, с энтузиазмом сразу вставали и начинали нести какую-то заумную лабуду. Кудряшка Сью сказала, что так принято делать, и поэтому, когда очередь достанется мне, я тоже должен буду что сказать, что то в этом роде.
И вот вальяжный дядька, взмахнув пухлой ручкой, дал мне «пас».
Я понял, что настала моя очередь произнести свою изобличительную речь.
И я ее произнес. Я ведь ее заранее подготовил.
– Ыымымымифификция. – говорю я, подняв указательный палец и обводя строгим взглядом все повернувшиеся в мою сторону лица. Вижу, как они меняются, смотрят друг на друга потрясенные проникновенностью и глубиной моей речи.
– Курима, евсотэ, курима. Ригируум видитум ригедум. – спокойно и доходчиво объясняю я. Мне не зачем волноваться, я не даром готовил речь, она их достаточно проняла и внутренне изменила.
Потом было десять ужасно скучных лет в санатории с белыми стенами, куда мня повезли в другом фургончике. Мне там тоже назначали всякие лекарства, от которых я потерял связь с окружающим меня кроваво-красным и не хотел веселиться.
Но все это ужасно скучно, мой дорогой друг. Не хочу утомлять тебя этими подробностями, скажу только лишь то, что кудряшка Сью была со мной, разговаривала, учила, как нужно себя вести. И через год меня уже не привязывали на ночь к кровати. Вместе мы читали разные книжки, которые были в библиотеке. А еще через три разрешили спать в общей палате.
Я ведь говорил, что подружился со старинами Карлом Юнгом и Ульямом Шекспиром, последний все говорил, что весь мир театр, а люди в нем актеры, и нужно уметь играть свою роль правильно, ведь от тебя всегда ждут того, что ты будешь исполнять свою роль правильно.
– А ты исполнил свою роль не лучшим образом – сказал он – уж поверь, я много их понаписал в свое время. Это тогда ужасно меня расстроило и я порвал надвое одну из его книжек. Чем несказанно расстроил одного Айболита – это мой лечащий врач психиатр. Он сказал, что возможно, поспешил с моим переводом в общую палату и если я не смогу отвечать за свое поведение, он вынужден будет меня перевести в одиночную комнату.
Я сказал, о том, что неслыханно сожалею о случившемся. Он снова стал добрым Айболитом. И хотя, я адресовал эти слова не ему, а Шекспиру, Айболиту они очень пришлись по душе.
Потом другие мои друзья все таки объяснили мне, что старина Шекспир, пожалуй, прав и научили меня исполнять роли.
А потом меня выписывали из больницы. Айболит наказал мне пить пилюли, и приходить отмечаться к нему один раз в две недели. С тех самых пор я играю и исполняю все свои роли правильно.
Вот например, я рассказывал, как я познакомился с Летучим голландцем Уральских гор?
Я играл роль путешественника, любившего лазить по живописным местам в горах. Так, вблизи пещеры Победы, я познакомился с одним из таких любителей одиночек. И вот, мы стоим, любуясь красотами заката, усталые и счастливые, смотрим на закатные небо, ну, в общем, ты понял.
Я поглядываю на своего нового друга, ожидая, каков будет следующий шаг – и тут я вижу, что он тоже поглядывает на меня. Быстро так – то вот он безмятежно провожает взглядом траектории движения птиц – и тут быстро так и зырк на меня! Вы понимаете, о чем я говорю? Я присматриваюсь, ловлю этот взгляд – то на птиц, то вниз, то снова на меня. И тут до меня, наконец доходит, то что он старается донести. И я слегка толкаю его навстречу движению воздушных путей, навстречу ветру и полету птиц, которым он так восхищался. А он летит вниз, восторженно мотая головой в стороны и крича:
– Аааайс!
– Айс, дружище! – кричу я одобрительно и поднимаю большой палец к верху.
С тех пор он залетает ко мне каждый вечер ко мне в форточку для того, чтобы изложит мне свою версию вечернего выпуска новостей. Теперь его зовут Летучий голландец, который живет на крыше. Мы с ним неплохо поладили. Я вообще неплохо лажу со своими друзьями. Как верно подметил старина Юнг в своих мемуарах – люди делятся на тех, которых можно вывернуть наружу, и тех, которых можно затолкать в себя. Главное, знать подход к людям. А находить такие подходы и играть роли я научился лучшим образом. Даже Айболита, и того вон, я, переиграл.
Так что, дорогой мой друг, или друзья, когда я подойду к вам, я буду тем самым соседом, который все толкётся у дома и просит закурить. Или я буду вашим соседом по даче, который называет себя травником и собирает в своем доме непонятный мусор? А может быть, я буду вежливым служащим гостиницы, где вы любите отдыхать с семьей. Или, может быть, я буду вашим соотечественником, которого вы встретите в той же гостинице?
Одно я знаю наверняка – мы с вами обязательно когда – нибудь подружимся и я познакомлю Вас со своими друзьями.
Если вы понимаете, о чем я говорю.
Текущий рейтинг: 67/100 (На основе 155 мнений)
